goshkin

На второй седер в субботу вечером мы ходили в гости к Саше с Мишей и их детям. Это тоже очень традиционно, и я вспоминала, как три года назад я была у них на седере сильно беременная Зориком (пасха тогда как раз начиналась очень рано -- за неделю до рождения Зорика).


Мне тогда Анна, мама Жеки, наговорила много комплиментов по поводу моего внешнего вида. Я как раз об этом вспоминала, когда мы шли к дому, и первым, кого я увидела, была сама Анна. Так что опять, как и три и два года назад, Мишка читал Агаду по русски, разламывал мацу и наливал вино.


И еда была вкусная, и все было очень душевно. И дети за три года очень подросли. Вот тогда


А вот какие они сейчас


Их стол уже полностью самостоятельный по части обслуживания во время еды.


Да что там еды -- Ксюша, Муся и Рина помогали Саше готовить ужин -- причем много и хорошо помогали, в том числе взяв на себя какие-то блюда. Хорошо иметь немного подросщенных детей!

Во время седера они показывали нам "казни Египетские" наглядно:


А после ужина они сначала усердно искали афикоммен, без которого не может закончиться пасхальный седер. А потом за этот афикоммент они торговались. Как они торговались! У них там целый профсоюз был с Ксюшей -- главным негоциатором. Их требования: sleep-over всем вместе (то есть детям из трех семей) и прямо в тот же вечер. Но проблема была в том, что у нас у всех на следующее утро были планы, так что оставить детей в гостях на ночь было бы неудобно. Мы, взрослые, торговались обратно.


В конце концов могу сказать, что дети (почти) добились своего: мы открыли все свои электронные календари и нашли дату в не очень далеком будущем, когда мы все опять соберемся у Саши с Мишей, чтоб оставить там своих детей на ночь. Эх, жаль, Зорика еще пока так не оставишь!

Нам очень понравился и седер и традиции, так что надеемся в следующие годы всех их продолжать.

Вчера было 30 лет со дня Чернобыльской аварии. Я заметила, что у меня в голове почему-то не откладывается эта дата в апреле -- мне все время кажется, что случилась авария в мае. Собственно, в апреле мы (я?) про нее точно не знали. Слухи доползли до Харькова уже в мае, вместе с первыми переселенцами и детьми, отправленными к нам в Харьков "к бабушке", или к любым другим родственникам -- только бы подальше от Киева -- еще до окончания учебного года или сразу после.

Несколько месяцев назад, я уже не помню почему, я заговорила с Гошей про Чернобыль. Для него эти события -- далекое прошлое в далекой экзотической стране. Он был очень удивлен услышав, что это не "когда-то там в допотопные времена", а "совсем недавно" и "с нами." Очень даже непосредственно "с нами". Что его дедушка Дима -- мой папа -- в том самом 1986м был призван и отправлен в Чернобыль на два месяца на ликвидацию последствий аварии. Он работал там не только непосредственно в "тридцатикилометровой зоне", а и на саму крышу четвертого блока выходил.

Мне очень хочется в следующий приезд сесть с папой и записать его рассказ -- и его и мамины воспоминания -- о том, как это было.

Мне тогда было восемь с половиной лет. Точно столько же, сколько Мире сейчас. Вроде не очень маленький ребенок. Но что я сама помню? Про аварию -- ничего. Только какие-то размытые слухи летом и осенью, разговоры про радиацию и мутации (или про мутации было позже?), про "что-то случилось, но никто толком не говорит, что".

И так же размыты другие воспоминания. Все урывками. Мне почему-то кажется, что я помню, как пришла повестка папе. Во всяком случае в голове, как снимок, всплывает коридор нашей квартиры номер 20 в доме 202/2 на Московском Проспекте в Харькове -- и наша лестничная клетка на пятом этаже, и какой-то разговор мамы с папой. Папин отьезд. Наша жизнь с мамой. Смешно, но одно из самых ярких воспоминаний тех месяцев -- щенок, которого нам то ли предлагали подарить, то ли это я просила и упраживала маму. Щенок -- кучерявая маленькая собачка -- слушался меня и Вадика, и шел с нами гулять. Теперь "снимок" -- уже во дворе нашего дома. Мы с мамой стоим недалеко от подьезда (мама в своем темно синем зимнем пальто) и разговариваем с хозяйкой собаки. Мама говорит, что она может и не против бы, но без папы ей и так сложно, и без папы она не может согласиться -- и что может быть, когда папа приедет, тогда и будет возможность взять щенка. И мне грустно, но я понимаю, что мама права -- без папы никак.

Это был ноябрь-декабрь 86го. Кажется, папа потом рассказывал, что ему повезло, что в том году зима была не очень снежная. В Чернобыле он командовал батальоном, хоть до этого никогда и не был в армии (он был на военной кафедре в институте).

Приезд папы я тоже помню смутно. Что-то про его одежду или про то, что от нее надо избавиться (или это я уже придумала потом?). Зато помню счетчик гайгера, который он привез -- металическую штуку длиной чуть больше карандаша -- и которым мы потом "развлекались" еще несколько лет.

Я записываю сейчас эти урывки, чтоб сохранить и не забыть и их. На самом деле не только хочется, а очень надо -- просто необходимо -- собрать эту живую, эту семейную информацию. Папа, мама -- расскажите мне, пожалуйста. Узнать, где был Игорь и его семья в это время. Кажется, Игорь мне рассказывал, что они с бабушкой уехали на лето в Москву или Подмосковье. Игорь -- напиши, пожалуйста.

Это была крупнейшая цивильная авария в истории человечества. Эту аварию и ее уроки надо помнить. Но и надо помнить те месяцы, которые потом провел папа в больницах (хоть мне и нравилось, что он мог к нам с Вадиком чаще приезжать в гости в пионерский лагерь, когда его больница или санаторий были недалеко от нашего лагеря); надо помнить папину операцию на сердце, и то, что сейчас он не может дойти до почтового ящика без отдышки, и ему, скорее всего, предстоит еще одна операция на открытом сердце. Надо помнить, как изменилась жизнь семей; тех заболевших или нерожденных детей, которых уже не посмели завести потом люди зная о возможных мутациях. Надо помнить, что это было с нами и не так давно, хоть и кажется, что очень давно.

Тридцатилетие Чернобыля в этом году попадает на неделю еврейской паскхи -- Песаха -- времени "исхода из Египта." И очень попадает в "исход" по духу. Каждый год мы рассказываем детям, что мы тоже вышли из своего Египта, из своего рабства -- что мы тоже обрели свободу, и поэтому слова об "исходе" -- это не только слова. Мы желаем им, чтоб у них в жизни не было нужды уезжать, бежать, исходить -- но чтоб они помнили и передавали своим детям. И для многих семей на Украине и не только Чернобыль тоже стал неким рубежом, который показал необходимость исхода. Причем не только авария, а и то, как скрывалась информация, и как бросались люди на ликвидацию без мысли об их жизнях и здоровье.

Я хочу еще раз (и еще и еще) поговорить об этом с Гошей и Мирой, и говорить с ними и с Зориком по мере их взросления. Их мир прекрасен и счастлив (тьфу-тьфу-тьфу много-много раз) -- и я очень хочу, чтоб так оно было у них всю жизнь -- но надо помнить и знать и про страшное тоже. В том числе, чтоб не повторять или знать, когда "исходить" в более безопасное место.